* * *

Спасибо, жизнь, что я рожден
Под этим небом вечным.
Что я омыт его дождем,
Его звездой отмечен,
Что жаворонком я опет
С высот, залитых солнцем,
Что не один еще рассвет
В мое окно плеснется.
Спасибо, жизнь, что мне дала
На той земле начало,
Где правда силу обрела,
Где песни пел Купала.
Где нет достойнее наград,
Чем жить ее заботой,
Где не один еще закат
Отпраздную работой.

ИЗ ВЕНКА СОНЕТОВ

1
Не спят сомненья и в ночи глубокой,
И так щемяще верится в итог:
Дела мои не пропадут иголкой,
Травинкой малой лягут в общий стог.
Я не о славе тихой или громкой.
Превыше славы – постоянный долг –
Служить добру, пока твой бугорок
Не занесет забвения поземкой.
Хранит меня забота триедина:
Юнцы мои, стихи и медицина.
И осеняет мамина рука.
В стране родной, ничем не обделенный,
Живу, ее любовью окрыленный.
Расти во мне и вызревай, строка.
2
Расти во мне и вызревай, строка.
Учись глубинной чистоте налива
У восходящей песни родника,
У колоска, что вынянчила нива.
Внимай заветной думе старика
И первым всплескам юного порыва.
Своей беды не сторонись пугливо,
Чужую боль не меряй свысока.
Люби собратьев честные слова,
Отыскивай кровиночки родства –
И никогда не будешь одинокой.
И, может быть, с тобой наедине
Читатель дальний вспомнит обо мне,
О родине моей о синеокой.

* * *

Невидимое мы узрели...

В. Шефнер

Мы разглядели хромосомы,
Мы ощутили не во сне
И как весома невесомость,
Когда мы в ней, а не вовне;
И как щемяще притяженье
Земли в ромашках и в снегу,
Когда приходит удивленье,
Что перед нею мы в долгу.
Не умозрительно огромном,
А самом что ни есть простом —
И перед вдовьим этим домом,
Накрытым звездным решетом.
И перед скорбной этой пожней,
Где не скосили мы траву,
И перед лесом, что не может
Ответить эхом на "ау"...
Что хромосомы?
Даже гены
Вооруженный видит глаз.
Долги крупнеют постепенно —
Земля надеется на нас.

ВАСИЛЬКИ

Оттого ли, что много Василиев
Жило в ней испокон веков,
Оттого ли, что очи синие
Полыхали из-под платков,
Оттого ли, что в час полуденный
Распускались звезды во ржи,
Или, может, казалось людям,
С этим именем легче жить? —
Я не знаю.
Но мудрый, наверное,—
И пошло с его легкой руки —
Назвал родную деревню
Очень солнечно:
Васильки.

* * *

Ходил за плугом.
Сено стоговал.
И, медленному радуясь закату,
Сухие пни с братишкой корчевал,
Чтобы зима не выстудила хату.
И жито жал.
И жернова крутил.
Но я об этом не для умиленья.
Те дни ушли.
Я на другом пути,
Но до сих пор мне прибавляет
зренья
И черный свет от свежей борозды,
И белый свет от лемеха с отвалом,
И синий — от неведомой звезды,
Что на вершине стога ночевала.

* * *

Если бы кистью умел —
Стала бы память картиной.
Каждый бы разглядел
Женщину с полной корзиной.
Тающим полем идет,
Чуть улыбаются губы.
Вешнее солнце течет
На черные комья бульбы.
Сморщенный тот крахмал —
Со сковородки блинами —
Детские рты обжигал,
Остуживал слезы мамы.
Если бы кистью умел...

РУЧНАЯ МЕЛЬНИЦА

Жернова свое отслужили,
У порога их положили,
Положили друг возле друга
Два остывших каменных круга.
Только мама,
Нечаянно вроде,
Не ступает по ним,
Обходит.
Долго-долго она
Не решалась,
Будто ноги ожечь боялась
Тем огнем,
Что своими руками
По ночам зажигала
В камне.

НЕДОСТРОЕННЫЙ ДОМ

Память снова велит
Не забыть о былом.
Одиноко стоит
Недостроенный дом.
Ни котенка-вьюна,
Ни сверчка на печи,
Вместо лампы
луна
В нем тоскует в ночи.
Из соседних дымы
Что ни утро, то — вверх;
В нем
четыре зимы
Только ветер да снег.
В нем четыре весны
Лишь крапива одна.
Он четыре весны
Ждет победного дня.
Видит светлые сны,
Что накрыт и замшен,
Но хозяин с войны
В бессмертье ушел...
Дом достроил колхоз,
Только боль не прошла,
Словно капельки слез,
Проступала смола.

* * *

Там, где журавль стучал бадьей,
Где вороты скрипели тонко,
Звенит упругою струей
Водоразборная колонка.
А в том углу, где керосин
Хранила некогда крестьянка,
Теперь живет веселый джин
В баллоне, выкрашенном ярко.
Скупым движением руки
Хозяйка высвободит пламя —
И над плитою васильки
Уже трепещут лепестками.
Горит веселый василек,
Но грустно женщина вздыхает:
— Теперь бы жить да жить, сынок,—
И край платка перебирает.

* * *

Страшнее всего —
Себя не найти
В муках и радостях века.
Куда ни глянешь —
Лежат пути,
Зовут пути человека.
И все — открыты,
И все — вперед.
А жизнь лишь одна дается.
Какая дорога
Тебя позовет?
Какая тебе отзовется?
И кто —
Человек выбирает пути
Или пути — человека?
Страшнее всего —
Себя не найти
В муках и радостях века.

ТРИ РЕКИ

Три реки —
Три начала,
Три рассвета во мне.
Василёвка журчала
Колыбельную мне,
Василёвка смывала
Первый пот трудовой,
Первый стих нашептала
О себе о самой.
Незаметно растила
Верность отчим лугам
И меня отпустила
К другим берегам...
Три реки —
Три начала.
О, рассвет второй!
Мне Нева открывала
Город царственный свой.
Из меня создавала
Гражданина,
Врача.
Заболел —
Врачевала,
Не спала по ночам.
С белорусскою мовой
Свой язык единя,
К тайнам русского слова
Приобщала меня.
Приобщая, учила,
Вдоль гранита шурша,
Чтоб нигде не забыла
Василёвку душа...
Три реки —
Три начала.
О, рассветы мои!
Вот и Днепр величавый
Катит воды свои.
Катит вдоль Могилева
И ручьи,
И дожди.
О Днепре мое слово
Впереди,
Впереди...

* * *

Вольному сыну природы,
Снятся мне в городах
Детства прозрачные воды,
Песни прибрежных птах.
Сверстник нырнёт, бывало,
Крикнув: "Даешь голыша!" —
Не только тело сияло,
Просвечивалась душа.
Вынырнет он рывками
И над водой парит.
Гладит ее руками,
Словно благодарит...
Ныне заполнить нечем
Скорых трудов следы:
В русле спрямленной речки
По щиколотку воды.
Трещинами змеятся
Ровные берега.
Куры одни копошатся,
Где соловьилась ольха.
Но слышу:
спешат под землею
Воды на помощь к ней.
Станет ли вновь живою?
Вернется ли соловей?..

ПИЖМА

Сомкну глаза —
и вижу
Вдоль полевых дорог
Желтеющую пижму
И русый хохолок...
Вставал я на рассвете,
В его дымок нырял
И золото соцветий
В корзину собирал.
Потом,
укрытых тенью,
Чтоб солнце не ожгло,
Ребячье нетерпенье
И августа тепло
Сушили их за хатой,
Где вишен череда.
И вот —
уже богатый
Аптеку покидал,
И, позабыв о пижме,
Стрелой в сельмаг влетал,
И там
в отделе книжном
Друзей я обретал.
И мать троих встречала
У нашего плетня:
Пушкина,
Купалу
И гордого — меня.

НАЕДИНЕ

Сестре

Мальчик хотел в тюрьму,
В камеру одиночку,
Чтоб оставаться ему
С книгой и днем и ночью.
Нету в селе тюрьмы,
А керосин — награда,
И от весны до зимы
Многое делать надо.
Надо гряды полоть,
Надо пасти буренку,
Надо дрова колоть,
Надо нянчить сестренку.
Вырос мальчишка тот,
В светлом живет чертоге,
Сестренка преподает
"Фонды и каталоги".
У самого растут
Два непослушных ветра.
Книги в доме живут
Как прибавленье света.
Но с керосинных дней
Тянет уединяться...
Хочет наедине
С целым миром остаться.

СОСНА

Рухнула сосна в сыпучий снег,
И топор отбросил человек,
И устало поглядел вокруг.
Лес молчал,
осиротевший вдруг.
Лес молчал.
И человек молчал.
Только уже стал он вдруг в плечах,
Только что-то дрогнуло в глазах,
Да слова застыли на губах,
Да на снег неловкая рука
Рассыпала зелень табака...

КОСА

Ах, какая коса у бати!
Чуть дотронешься оселком —
Полетит над зеленой гладью
Тонкий звон далеко-далеко.
Ах, какая коса у бати!
Если спор затеет с травой —
Каждый воин зеленой рати
Никнет-клонится головой.
Ах, какая коса!
Такою
И коси,
и бороду брей.
А теперь вот висит под стрехою
Рядом с гнездами голубей.
Онемела она без работы,
Потускнела без утренних рос...
С той поры, как мы с ней сироты,
Не один отзвенел сенокос.

СТРОКИ ОБ ОТЦЕ

Он сердцем жил
И умер от него,
Бесхитростного
Сердца своего.
Он конюх был
И так коней любил,
Что обо многом
На земле забыл.
Заполнив жизнь
Любовью и трудом,
Забыл, счастливый,
О себе самом.
И верный конь
Под сень густых берез
Его в ночное
Навсегда увез.

МОЙ ДВОЮРОДНЫЙ БРАТ

Когда мы отца схоронили,
Брат ясли заполнил сеном,
Скупой слезой подсоленным,—
И конюх до сей поры.
Ростом с Петра Великого,
Победивший в войне Великой,
Только гордому времени
Он на уступки пошел.
Чуприна его поредела,
Взялась серебристой дымкой,
И убывает помалу
Гривастый его табун.
Но ни комбайн,
Ни трактор,
Ни вздыбленная ракета
Не заглушили нежность
К буланым и вороным.
—  Куда ты спешишь, Василий?
Он
Самодельной уздечкой
Махнет в направленье луга,
Ответит:
—  Иду к своим.

ГРИВА

Я помню гриву
Коня-звездуна,
Который впервые
Понес меня.
Сначала по кругу,
Потом напрямки
По ровному лугу
К полоске реки.
Я в гриву руками,
Ногами в бока,
Но конь не стерпел
Своего седока.
Он встал на дыбы —
Я остался в траве,
Кровь на ладонях
И звон в голове.
Я долго лежал
И ревел, дурачок,
О том, что вырвал
Гривы клочок.

СЫНОВЬЯМ

Хочу, как в детстве,
Вспрыгнуть на коня,
Но просит младший: —
Подсади меня.
А старший
Усмехается, пострел,
Он сам до холки
Дорасти успел.
Растут сыны,
И в недалекий час
Моя пилотка
Будет им как раз.
Взрастут ребята,
Не уступят мне
В строю солдатском
И на скакуне.
Растите, хлопцы,
Пробуйте крыла,
Смелей врастайте
В трудные дела.
Перерастайте,
Старший и меньшой,
Меня, отца,
И сердцем,
И душой.

* * *

Море до меня не доплеснется,
Я к нему не выберусь пока.
Сын подрос,
И юному неймется
Породниться с долей моряка.
Убежал он к солнечному Дону,
Кинул берег синего Днепра.
Я смирился
И ему вдогонку
Пожелал ни пуха ни пера.
Жду каникул.
И в курсантской форме
Появился, клешами пыля.
Я к нему с расспросами о море,
Он мне — о своих учителях.
Улыбнулся, говорит:
— Послушай,
Что ты все о чайках, о воде?
Море начинается на суше,
Море начинается
С людей.
И опять о ротном, о майоре,
О ребятах,
Рвущихся на флот...
Издалека доплеснулось море
До моих раздумий и забот.

26 ОКТЯБРЯ

Я по возрасту уже
Прихожусь отцом солдату,
Что на смертном рубеже
Головой упал к закату.
Ветер века у виска,
Словно сжатая пружина.
В пограничные войска
Проводил сегодня сына.
И отныне вместе с ним
Служим чуткому покою
И оружьем боевым,
И охранною строкою.

КУРГАН

О многом забуду, может,
Но навсегда запомнится
Высокий курган над Сожем,
Церковь на нем, и звонница,
И липа древняя-древняя,
Зияющее дупло...
Говорят,
Это сердце дерева
Слезами все изошло
По воинам, павшим когда-то,
Только бы Русь жила.
С робостью непонятной
Стою в полумгле дупла.
Стою, чуть ссутулив плечи,
Стою, молчанье храня,
И чую:
Восходит вечность
И заполняет меня.

ЛАДОЖСКОЕ ОЗЕРО

На дне озерном много лет
Лежали, скрытые водою,
Кольчуга, россыпи монет,
Крыло с померкшею звездою,
И украшения церквей,
И челн,
И пулемет станковый.
Не дно обычное —
Музей
Самой Истории суровой,
Переплетение времен
Как подтверждение традиций
Народа, что не покорен
И никогда не покорится.

* * *

Сколько десятилетий
Стучат и скрипят на планете
Костыли и протезы —
Дерево и железо,—
Об этом история знает.
Но сколько людей полегло,
Сколько солнц закатилось
Во всех отгремевших войнах
И сколько жизней,
Еще не родясь, загублено —
Знает только земля.
Земля — это память.
Оттого она так тяжела.

* * *

За квадратами крупных панелей,
За венцами смолистой стены
Слышу плач белорусских селений,
Что войною дотла сожжены.
Не забытый родными полями,
И лесами, и небом самим,
До меня долетает ночами
И становится плачем моим.
Я бы умер, наверно, от боли,
Если б солнце, меня не щадя,
Каждый раз не вставало над полем,
Этот плач за собой уводя.

* * *

Вспомню холод послевоенный,
За ночными кроснами мать.
И рванется душа мгновенно
Руки теплые целовать.
А приеду —
Минуты нету
Или храбрости, может быть,
Руки темные — руки светлые
Поцелуем благодарить.
Мы простимся под старым кленом.
Возвратясь в уголок городской,
Полотенцем льняным беленым
Я накрою заварник свой.

НАД СТУДЕНЧЕСКОЙ ТЕТРАДЬЮ

1
Село российское Сопины.
Над синим озером сады.
На частой привязи тропинок
Стоит больница у воды.
Амбулатория с аптекой
На взгорке, посреди села.
Передохни с дороги, лекарь,
И принимайся за дела...
Два ленинградских практиканта,
В свое влюбленных ремесло,
По строгой воле деканата
Мы с Геной ехали в село.
Он городской,
Я из глубинки,
Мы согласились,
Он и я, —
Пускай не Новгород Великий,
Все ж новгородские края...
2
—  Что беспокоит Вас,
Прасковья?
—  Лексевна —
Отчество мое.
Да я б не жалилась нисколько
На старое свое костьё,
Когда б садовая,
С подсевом,
Трава косы не заждалась...
И речь Прасковьи Алексеевны
Глубоким вздохом прервалась.
Артритом скрюченные пальцы
Подрагивали на столе.
Переглянулись ленинградцы.
Как много дела на земле.
Мы выписали, что умели,
Но жгла какая-то вина.
И с вечера в саду звенели,
Трудились косы дотемна.
И были мы для Алексеевны
Не лекари, А "два сынка".
И месяцем блестел на клевере
Кувшин парного молока.
3
Читаю:
"Первые роды.
Мальчик.
Три восемьсот..." —
И под больничные своды
Память меня ведет.
Многое может стереться,
Сгинуть в сумраке лет,
Только не крик младенца,
Не материнский свет.
Тихий,
Распахнутый,
Чуткий,
Он на лице сиял.
На каждый покрик малютки
Вздрагивал и замирал...
О материнские лица!
Годы подступят к вам —
Свет в седину превратится,
Только б светло сыновьям...

БЕЛЫНИЧИ

Над ним только месяц-обходчик
Да синие звезды горят.
Но вслушайтесь —
Белые ночи
В названье поселка звучат.
Печаль моя полнилась
светом,
Когда в ленинградской ночи
Думал о самом заветном —
Белая Русь...
Белыничи...

КОЧЕГАР

Памяти Ольги Берггольц

Неунывающий студент,
Когда работал в доме этом,
Я знал, что над котельной где-то
Живет прославленный поэт.
Но, антрацит бросая в пасти
Моих прожорливых котлов,
Не помышлял, что сопричастен
Я сотворению стихов.
Я ленинградцам грел жилье
И был одним лишь озабочен:
Не помешало б им средь ночи
Существование мое.

КАРТОФЕЛЬ

И потрудней знавали дело,
Но пульман медленно пустел,
А ночь осенняя теплела
От излученья наших тел.
Лишь на рассвете выпал отдых,
Не разогнуть совсем спины,
И по картофелине звезды
На нас упали с вышины.
Когда к железному окошку,
Пошатываясь, подошли,
Оттуда жареной картошкой
Хрустели новые рубли.
Потом уснул на койке узкой,
И долго чудилось во сне,
Что пахнет бульбой белорусской
На Петроградской стороне.

ПОХОЛОДАЛО

1
Похолодало. Полгорода
Шапки надело.
Скоро моя погода —
Белая, белая.
Словно дитя, запросится
Душа в расстояния.
Кто там на лыжах проносится?
Воспоминания.
2
Мороз лютел —
И сад не выжил.
Весна не выиграла спор.
— Две яблони пойдут на лыжи, —
Сказал отец
И взял топор.
Строгали яблоню и гнули.
Я ждал и думал об одном:
Когда зима откроет улей,
Свой снежный улей над селом?
Дождался: Тихо, невесомо
Роилась белая семья.
С утра до маминого зова
Срастались дерево и я.
Мы трепетали на сувоях,
Летели птицею с горы,
И мне казалось, что живое
В них что-то прячется внутри.
И по весне, когда сырая
Земля разула детвору,
Я посадил их у сарая,
Чтобы росли не на ветру.
Назавтра их уворовали,
Но вижу я с вершины лет:
Бежит в заснеженные дали
Искристый яблоневый след.
А над сараем тем подгнившим
Детишек держат на весу
Две яблони, что я давнишний
Нашел в березовом лесу.

КЛЕН

Брату Степану

Его медовый сок
Любили мальчуганы.
Клен заживлял, как мог,
Рубленые раны.
Но с каждою весной
Они зияли выше.
И вот — стоит больной
Над шиферною крышей.
Два года по весне
Не затенялась кровля.
И заструился снег
Опилочный у комля.
От пота лоб свербит,
Ни слез, ни воздыханий.
Упал он и стоит
В стране воспоминаний.

СНИМКИ

Степану Геводу

Позировать не мастаки,
С улыбкой чуть удивленной
Глядят мои земляки
С листков газеты районной.
Они обошлись без меня
В лугах, на току и в поле,
И я до последнего дня —
Гость в деревне, не боле.
Нету моей вины
В том, что не с ними рядом.
Нету моей вины.
Что ж ты, душа, не рада?

ТУЧА

Грозовая на запад шла,
Фиолетовая, как чернила.
И невольно душа попросила:
"Не затронь моего села.
Там сгребают сейчас земляки
С одуванчиком спутанный клевер..."
И свернула туча на север,
Миновала мои Васильки.
Далеко ее ветер унес.
Я же радуюсь, словно не знаю, —
Не в одних Васильках сенокос,
По всему белорусскому краю.

ПЕРЕВОЗЧИК

На веслах и на пароме,
Только сойдет шуга,
Жилист,
Подтянут,
Строен,
Притягивает берега.
— Детей люблю, — признается, —
И жито перевозить.
Кто еще, кроме солнца,
Может солнечней быть...
В молодости, бывало,
Красавиц перевозил.
Одну быстрина пугала —
К сердцу ее притулил.
Накрепко я судьбою
Привязан к Березине.
Зальдеет она зимою,
Работаю и во сне.
Причаливаю,
Отчаливаю,
Натруженный трос тяну.
Задену жену нечаянно —
Вспомним про быстрину

ЛЕСНИК

Молча сидит на балконе,
Задумчиво брови сведя,
Следит, как на праздной ладони
Сливаются капли дождя.
Смотрит в унылую морось
И видит, лицом просветлев, —
Колышется юная поросль
На месте сгоревших дерев.
Слышит: проклюнулись сосны
На лысой доныне горе.
— Врачи дорогие и сестры,
Выписывайте поскорей...
Выписали. Отпустили.
...Соседи несли на руках.
У сеянцев похоронили,
У будущего сосняка.
Сильным корням передали,
Исполнили волю его.
И долго в молчанье стояли,
Боясь покидать одного.

* * *

Пахнет в доме
Цветом вишневым.
Пахнет вишня
Дымом сосновым.
Запах детства
Хлынет в больницу —
Снова верится
В синюю птицу.
Вот летит она,
Машет крылами.
То не крылья —
А руки мамы.

ХИРУРГУ

Я не хирург,
Но я беру свой скальпель
И, очинив
Графитное стило,
Соединяю
При настольной лампе
Живые ткани
Кровеносных слов.
Вы улыбнетесь,
Николай Иваныч,
И я оспорить
Не посмею вас.
Немало слов
Соединил я за ночь,
Но никого я,
В сущности, не спас.

РАССКАЗ БОЛЬНОГО

Мне выходило умереть,
Товарищи-друзья,
Пришла в мою палату смерть,
Представилась.
—  Твоя.
Я испугался,
Не солгу,
Но не отвел глаза.
Я перед многими в долгу
И буду жить,— сказал.
—  Всяк уповает на дела,
Ну ладно — так и быть:
Я три загадки припасла,
Смекай, чтоб дальше жить.
Мужчина с женщиной идет,
Мужчины не видать.
—  То нерожденного несет
Меня под сердцем мать.
—  Стоит береза под окном,
Но ей не подрастать.
То ждет меня в родимый дом
Моя старушка мать.
—  Ну, и последняя теперь.
Ее не отгадать.
Но скрипнула тихонько дверь —
Передо мною мать.
Поцеловала,
А потом
Из сумки достает
Калач,
Завязанный в платок,
Антоновку и мед.
Я стал антоновкой хрустеть,
Я хлеба отломил.
Вы спросите,—
А как же смерть? —
И след ее простыл.

* * *

Сердце в груди —
Это капелька солнца.
Бурю почуяв,
Оно отзовется.
И потому,
Когда солнце в пятнах,
Мест не хватает
В больничных палатах.
Но выживаем —
И слышится снова:
—  Доктор, спасибо!
—  Солнце, здорово!

* * *

Матери долго от нас хранят
Боль свою и усталость.
Сказала мама:
—  Руки болят,—
Будто в грехе призналась.
—  Мама, мама,
Греха-то и нет,
Ведь по счастливой доле
Не руки холила сорок лет —
Колхозное
наше
поле.
—  Что ты, сынок,
Как бабы все,
Работала я в колхозе,
Только не знала тогда совсем:
Трудно не в поле, а возле.
Какое счастье в поле спешить
В вёдро или по лужам...
Ты мне лекарств для рук пропиши,
Может, еще послужат.

ХЛЕБ

1
Когда на озимых полях
Свет подрастает зеленый,
Радостно мне и тревожно,
И шепчет душа молитву:
"Пошли ему, мать-природа,
Живительный снег и дождик,
И ветра, и солнца в меру,
А хлеборобы не оплошают".
Но, когда они первому гостю
Поднесут каравай свой первый, —
На радугу на рушник
То ли капля дождя упадет,
То ли слезинка...
2
Солнечный,
Свой,
Подовый,
Хранящий листок кленовый,
Иль купленный, формовой,
Хватало иль не хватало,
Бережно вынимала
Из белизны льняной...
Каждой косточкой ноя,
Сила ее убывает,
Но по-прежнему,
Стоя,
Мама хлеб нарезает.

* * *

Завари-ка, мама, чайку.
Завари покрепче.
Ты простуду, а я тоску
Вместе полечим.
Так засела она внутри,
Так душою владеет,
Что душа то огнем горит,
То леденеет.
А когда наползает ночь,
Тихий звук различаю,
Слышу, кто-то зовет помочь,
А кто — не знаю.
Мать в ответ:
— Может, я в бреду
Все звала тебя,
Не обижайся.
С медом пей,
Еще покладу.
Пей, поправляйся.

* * *

Нет на свете дороже картин,
Чем лицо в обрамленьи седин.
Живое
Лицо
Матери.

* * *

Обезлистев, высветила осень
Клинопись берез, чеканку сосен.
На стволах,
Как у людей на лицах,
Время не смогло остановиться.
Метило,
Творило,
Шифровало,
Кроны к небесам приподнимало.
Расшифруй-ка,
Человек великий,
Бугорочки эти и щербинки.
Эти шрамы,
Крапины,
Разводы —
Медленную рукопись природы.
Вот к березе
Тихой,
Белоствольной Женщина идет
С корзиной полной.
Улыбнулась:
— Здравствуй, молодица,—
И лицом к березоньке садится.
Знать бы мне,
О чем между собою
Говорят за встречею грибною
Две славянки,
Две моих сестренки.
Желтый лист
Спадает на опенки...

ЛИСТОПАД

В Печерском парке
Листьев хоровод,
И скоро в звуки
Влажного шуршанья
Последний желудь
Гулко упадет —
Аккорд последний
Музыки прощанья.
И лишь рябина
Будет пламенеть —
Единственное, может,
Подтвержденье,
Что время увядания —
Не смерть,
А краткий отдых
Перед возрожденьем.

* * *

Как праздника, жду зимы.
Придет —
И душа на взлете
От вьюжной ее кутерьмы
И снежных ее полотен,
От мудрой живой тишины
Полунагого леса,
От запахов новой весны
И радости неизвестной,
Далекой,
Полунемой,
Еще не моей как будто,
И оттого, что зимой
Мне люди родней почему-то.

* * *

Л. Погуде

Поедем с тобою в Вилейку,
Проведаем Вилию —
Далекого детства реку,
Криничную память твою.
Кто знает, заботы какие
Подарят среди тишины
И темные воды речные
И мокнущий ломтик луны?
Какие увидятся дали
Из края родных родников
При свете тишайшей печали
На лицах твоих стариков?..

ОТВЕТ МАТЕРИ

Дети мои,
Не зовите меня
Век доживать
Горожанкой.
В хате своей
До посильного дня
Жить останусь
Крестьянкой.
Есть у меня
И печь и кровать.
Родня и работа
Рядом.
И, если к себе
Не забудете звать,—
Большего
И не надо.

* * *

Дома крестьян и типовые дачи.
В ночи июньской перебрех собачий
И бабочки на свет, и комарье.
О горькое прибежище мое,
Зачем я здесь?
На радость иль мытарства?
Зачем не смею отстранить лекарства?
Зачем я здесь, когда в краю родном
Под ясенем живет сосновый дом,
И мама в нем.
И бдительнейший кочет
Кричит как встарь, переходить не хочет
На время летнее...
И также соловьи
В кустах бранятся...
И в глаза мои,
Когда их поднимаю от странички,
Глядит с небес высокая звезда...
Как хорошо, что мчатся электрички!
Как хорошо, что ходят поезда...

БАЛЛАДА ОБ АИСТАХ

С дальнего юга в северный дом
Каждой весной возвращались вдвоем.
Словно почуяв движение крыл,
Старый кузнец из ворот выходил.
Из-под ладони глядела жена.
— Наши летят, — говорила она.
Снова в гнезде появился птенец,
Только его не увидел кузнец.
Сердце, прошедшее две мировых,
Остановилось от ран фронтовых.
Снова весна, и приснилось вдове:
Светится аист в густой синеве.
Вот опустился под самым окном —
Светом наполнился вздрогнувший дом.
Встала навстречу — а ноги нейдут.
Аист взлетел — и как не было тут.
— Милый, куда же ты? Милый, куда?
В тихой реке всколыхнулась вода...

* * *

За колючей проволокой сад.
Яблони потупленно стоят.
Караулят ржавые клыки
Встречный взмах и ветки и руки.
— А за что их, дедушка, в тюрьму?
Что отвечу детскому уму?
Я и сам в стране своей больной —
Узник за невидимой стеной.

* * *

Я в этот мир любовью послан.
Но пожил — понял человек:
Запеленали в високосный,
Двадцатый проволочный век.
А счастье было?
Счастье было,
Зачем же Господа гневить, —
Ничто на свете не убило
Свободу мыслить и любить.
И, каждой клеточкой и нервом
Земной оплачивая путь,
Еще надеюсь в двадцать первом
Колыску правнука качнуть...

БОЛЕЗНЬ

Играют Бетховена.
Кощунство — лежать.
Подтолкни,
Мне не больно,
Помоги, кровать.
Играют Бетховена.
Обидно — сидеть.
Мне бы птицею вольной
Взмахнуть — и лететь.
Играют Бетховена.
Все ближе финал.
Но, подкошенный словно,
Я на пол упал.
Кто-то плачет и стонет
Во мне.
Я молчу.
Не сердитесь, Бетховен,
Я еще полечу.

НА ИСПОВЕДЬ К МАТЕРИ

...И речь мою несмелую
Выслушав,
она
Задумчиво сидела
На лавке у окна.
Потом вздохнула тихо
И говорит:
—  Ну вот,
Я чуяла, что лихо
Какое-то придет.
Недаром мне ночами
Сны не давали спать —
От боли одичала
Душа твоя опять.
Да, трудно жить счастливо,
Петь у своих ворот,
Когда несправедливость
Над правдой верх берет.
Я знаю, что за правду
Всяк выступать должон,
Но, может, и не надо
Так часто — на рожон.
Другие, вон,
спокойны.
Ах, что же я!
Прости.
Ведь жизнь прожить достойно —
Не посуху пройти.
И так живи, сыночек,
Чтоб людям — честно в очи,
Чтоб исповедь...
Она
Перед страной родною,
Перед самим собою,
Перед людьми —
Одна.

ТЮЛЬПАН

Пахучим не слывет,
Прохладой только веет.
Но стебель изогнет —
Сама лебяжья шея.
Но распахнет бутон —
Поверишь на мгновенье.
Не на земле взращен —
Самой зари творенье.
И к трепету зари
Невольно тянешь руку.
И слышится: — Бери,
По два рубля за штуку!
Я денег не жалел,
Но было видеть странно:
Цветок побагровел,
Поникнув покаянно.
Мне разум говорит,
Еще не срок бесплатно.
Ну, а душа болит,
Ей это не понятно.

УЛИЦА "ЛИПОВАЯ АЛЛЕЯ"

Красиво ее назвали.
Каждая буква — струна.
Но судорогой печали
Сводит душу она.
Знаю —
Не виновата,
Ей так тяжело самой,
С рожденья самого взятой
Заборами под конвой.
Знаю —
От стражи этой
Ей хочется в даль шагнуть.
Но впереди запретно
Сверкает рельсовый путь.
А по бокам все то же:
Заборы,
Собачья злость.
И никто не поможет,
Хоть провались насквозь.
Но все бы она простила,
Когда б хоть одна душа
Липу на ней посадила, —
Имя ее
Прошуршать.

ПРОЗРЕНИЕ

Р. Лесневскому

Не так живем, как надо бы,
Не так живем.
Не те мы ищем ягоды,
В лесу не том.
Не те поем удачи мы
И боль не ту.
И, как предел, назначили
Не ту версту.
И в камертоны выбрали
Сердца не те.
И сами крылья выдрали
Большой мечте.
Решили, что смирение —
Судьбы венец.
О, позднее прозрение
Слепых сердец!
Ты нам полжизни стоило —
Завидный куш.
Так не щади устои
Смиренных душ!
Сверкай подковой-радугой
Во все цвета.
Не на денек, а надолго,
На все лета.

ЗРЕНИЕ ДУШИ

Есть зрение души.
В его огромном поле —
И белизна вершин,
И законченность штолен,
И василек в руке
Девчонки светлолицей,
И палец на курке
Спокойного убийцы.
Есть зрение души.
Опережая разум,
Оно велит:
— Спеши,
Чтоб василек не наземь.
Чтоб снежности вершин
Не почернеть навеки...
Есть зрение души.
Гляди, душа.
Не меркни...

* * *

Светланке

Февральский день припомню —
Как радость обрету...
Подтаявшие комья
Дробятся на лету.
С ветвей зелено-белых,
Почуяв близкий март,
В сопровожденье белок
Срывается зима.
И дятел, видный еле,
С сосны передает,
Что первые капели
Затенькают вот-вот.
Взошла на холмик снежный
Светланка-светлячок
И гладит нежно-нежно
Сосны нагретый бок.
И спрашивает, глядя
На пятерни мои:
— А ты умеешь гладить?
— Отвыкнули они.
— Ты, может, понарошку
Наотвыкал себя?
Давай твою ладошку,
Я научу тебя.

* * *

Уже и ночью тает,
Уже весна.
Незримо подрастает
Под окнами сосна.
Невидимые корни
Перегоняют сок.
А на иголках кроны
Белесый холодок.
И хочется потрогать
Шершавые бока,
Чтоб ритм работы строгой
Услышала рука.
И созиданья токи
Входили и в меня,
Мои кровинки — строки
От немоты храня.

* * *

Как жилка на виске,
Пульсирует в песке
Струйка родниковая.
Давай, криниченька, давай,
Себе дорогу пробивай
И запевай, бедовая.
А ежели достанет сил,
Днепру былинному неси
Свою мечту глубинную.
А мы вдоль песенки твоей
Насадим верб и тополей —
Надежу соловьиную.

В ЛЕС ВОЙДУ...

Памяти Н. Рубцова

Эта рана
Не скоро
Станет рубцом.
Умер Коля,
Коля Рубцов.
Мы друг друга не знали.
Русский глагол
В переполненном зале
Неожиданно свел.
Там впервые услышал:
— Я ж не Пушкин,
Другой...
Стало небо повыше
И Нева голубой.
Там впервые увидел,
Никому не сказал:
В непонятной обиде
Горели глаза.
Он глядел по-отцовски
На мир,
На ребят.
В лес войду —
По-рубцовски
Сосны шумят.

БАЛЛАДА О БЕСЕДИ

Памяти Аркадия Кулешова

Когда к последнему причалу
Несли его февральским днем,
Родная Беседь не кричала —
Безмолвно билась подо льдом.
Над нею женщина стояла,
Шептала строки земляка,
Слезы внезапной не сдержала —
И вскрылась зимняя река.
Но медлила, боясь, наверно,
До океанской течь волны.
Хотя в утрате неизмерной
Ни капельки ее вины.

ДУМАЯ О ПУШКИНЕ...

1
Дуэль близка,
И не предотвратить
Печальнейшую из трагедий.
Он смерти не искал,
Он жаждал жить,
Он говорил, что с Натали поедет
В Михайловское,
Только отомстит
И трусу подлому,
И гнусной светской своре.
Близка дуэль —
И тайно снег хрустит
От Петербурга
До холма собора.
Тот снег сошел.
Давно и навсегда.
Но в памяти России
Не растает,
И хруст его,
Летя через года,
Внезапной грустью
Нам сердца пронзает.
2
Когда стреляют
В сердце поэта,
Бьют без промаха,
Без рикошета.
В сердце стреляют,
А вздрагивает Планета.
3
Старые липы
Осеняют его обитель.
Старые липы,
Они глаза его видели,
Слышали голос поэта.
Может, сейчас они шепчут об
Старые липы.
4
Зажигались рассветы
И гасли рассветы,
Открывали дорогу
Новому дню.
Приходили поэты,
Уходили поэты,
Покидали поэты
Кто город, а кто страну.
Он покинул
Планету.

ПУШКИН В МОГИЛЕВЕ

Он в городе моем
Был в августе далеком.
На берегу стоял,
На правом
На высоком.
Могучий Днепр спешил
Стихией стать морскою.
А он —
Простился с ней
Тревожною строкою.
Ему иной предел
Предписан был сурово...
О чем он думал здесь,
На круче Могилева?
Не знаю.
Но, когда,
Греша словцом избитым,
Сослаться норовлю
На загражденья быта,
Мне стыдно,
Что забыл
(Пускай и ненароком) —
Он в городе моем
Был в августе далеком.

У ЕСЕНИНА

Гудок позвал,
Но словно ждут чего-то
Туристы,
Разбредаясь по холмам.
Негаданная задана работа
Их потрясенным душам и умам
Замедлены движения и речи,
И я растерян,
Будто сам не свой —
Как жил?
Как буду
После этой встречи
С землей его,
С поэзией самой?
И вижу вдруг,
Травы едва касаясь,
С холма нисходит
Женщина к реке.
Печальная,
Счастливая,
Босая,
Пучок полыни
И платок в руке.

* * *

Лишь ветром Родины должно
Испытываться слово.
То, что останется,—
зерно,
Что улетит,—
полова.

* * *

Ах, как раньше писалось!
Сорок сороков слов
На белый листок слеталось,
Рифмы заслыша зов.
Зрелость глядит —
Оказалось:
Из сорока сороков
Только три и осталось —
Родина.
Труд.
Любовь.

* * *

О женщина!
Сотворена ты
Не из Адамова ребра.
Из превращений многократных
Печали, страсти и добра.
И красоты.
Непостижима
Всех превращений этих суть,
Как тайна,
Что — покуда живы —
Не разгадать
И не минуть.

МУЖЧИНЫ

К. Ляшенке

Пока нас любят,
О, как мы сильны.
Прекрасны,
Велики
И дерзновенны.
На нас и смерть
Глядит со стороны:
Мы для старухи
Неприкосновенны.
Но в некий час
Стемнеет на земле,
Сверкнет неотвратимость —
Разлюбила,—
И улетят,
Как снеги с тополей,
И дерзновенность прежняя,
И сила —
Все улетит.
И сходим мы с ума,
И жадно ищем
Верное решенье.
И в миг какой-то
Даже смерть сама
Покажется
Коротким
Утешеньем.

НАДЕЖДА

Скоро отсюда уеду,
Ну, а пока, пока
Хожу по старому следу
На стоптанных каблуках.
Скоро дуть перестану,
Ну, а пока, пока
Дую и жду неустанно
Пламени из уголька.
Скоро конец отчаянью,
Ну, а пока, пока
Барахтаюсь в нем ночами,
Как луна в облаках.

* * *

Что расставанье?
Близость пустоты,
В которую все беды устремятся?
Жестокое познанье сироты,
Что мир велик,
Да некуда деваться?
Что расставанье?
Яростное:
— Нет!
О, старого крутое ученье?
Прозрение,
Что светом был не свет,
А дерева гниющего свеченье?
Что расставанье.

ЛЮБИМАЯ

Там человек сгорел

А. Фет

К августу и звезды вызревают,
Промелькнув прощальным серебром,
Падают они и остывают
В росяных отавах за Днепром.
В тишине, колеблемой водою,
Я замру, один на берегу,
И ко мне слетевшею звездою
Пирамидку веток подожгу.
Позову друзей своих немногих,
Соберутся, обоймут меня.
Лишь тебя с неведомой дороги
Не дождусь у звездного огня.
Солнце приподнимется над плесом,
Засверкает утренний простор,
Мы простимся, и никто не спросит,
Отчего зажегся мой костер.

* * *

Есть тишина.
Но нет покоя.
Есть перемирия.
Но мира нет как нет.
Не дай мне Бог
Умильною строкою
Свой день итожить
И встречать рассвет.

РИФМА

Я перестану сочинять,
Когда доподлинно узнаю,
Зачем ей хочется стоять
И впереди строки и с краю.
Зачем в стремлении своем
Аккомпанировать эпохе,
Соударяясь с бытием,
То возрождается, то глохнет?
Зачем ключами родника
Восходят венчики созвучий?
Я перестану.
А пока
Не покидай меня и мучай.

ПРОЩАНИЕ С ДОМОМ ТВОРЧЕСТВА "ИСЛОЧЬ"

Упираются сосны в парусину небес,
Подрастает вода на корнях-перекатах.
До свидания, Ислочь! До свидания, лес —
Разыгольчатый друг в листопадных заплатах.
Опустели карманы — позаботилась власть.
Может статься, что мы и не свидимся боле.
Только знайте, родные, — никому не украсть
Ни прозревшей души, ни спасительной боли.
Соберется природа. Принакроет снежком
И нагую ветлу, и разлапую хвою,
А притихшую воду замурует ледком,
Покидая мою полынью со звездою...

ИЗ ЧЕРНОБЫЛЬСКОЙ ТЕТРАДИ

1
Развеется, смоется пыль,
Но все же, что ни глаголь,
Чернобыль — горькая быль,
Чернобыль — долгая боль.
Напишутся тыщи страниц
Высвечивать наши дела,
Но тень трагедийных зарниц
Уже на потомков легла.
И страшно о будущем знать,
Если случится вновь...
А жизни должно хватать
На песню и на любовь.
2
Налево пойдешь — сыроежки в песке,
Направо — маслята в иглице,
Прямо пойдешь — белый гриб в вереске...
И бьешь поклоны землице.
А в пысинском крае, в Высоком Борке,
Стронций да цезий в боровике.
В боровике и древесном дымке,
В хлебе насущном, в грудном молоке...
3
Убегаем в леса и травы
Врачевать душевные травмы.
Уезжаем под солнце юга
Плоть отучивать от недуга.
Нас увозят в чужие страны
От чернобыльской нашей раны.
Чуть почувствуем: отпустило —
И потянет некая сила,
Некий тихий толчок глубинный
В дом оставленный, в край пуповинный —
В болевые наши начала...
Все опять начинать сначала.
4. РАССКАЗ ЖЕНЩИНЫ
— Нейдет из головы
Услышанное где-то:
До праведной Москвы
Не дальше того света...
Но надо мне дойти,
До главных доступиться.
У сына две культи
И полая глазница.
Еще с афганских ран
Не посмывала крови,
А тут уже уран
Чернобыльский наготове.
Ни крова, ни лекарств.
Высокие посулы...
О, царствие мытарств!
О, преисподней гулы!..
Вздохнула и молчит.
Молчит на всю планету.
А поезд мчит и мчит
Все ближе к тому свету...
5. ПЕРЕСЕЛЕНКА
По выходным безлюдней города,
Острее глазу и слышнее уху.
Вздымается и падает вода
Под ивой убаюкивать старуху.
Ее почти что силой увезли.
Бульдозером село захоронили.
На пустырях отравленной земли
Ветра и волки тризну довершили.
Старуха дремлет, слушая фонтан,
И снится ей — из облака фонтана
Возрос пропавший без вести Иван
И вопросил: — Куда вертаться, Анна?
6. ЧЕРНОБЫЛЬСКИЙ КЛЕН
Над Белой Русью, надо мной
Полынный дождь, полынный зной.
Над Белой Русью и над ним
Полынный ветр, полынный дым.
В мохнатой шапке снеговой
Он мне кивает головой.
И я киваю головой —
Напоминаю, что живой.

* * *

Поэзия, ты ли ее укрепила,
Душу мою в чернобыльской мгле?
Иначе    какая тайная сила
Все еще держит меня на земле?..

* * *

Я уже за себя не боюсь.
Это счастье ничто не отнимет.
Есть плечо, на которое обопрусь,
Есть земля, которая примет.
Это — мати моя Беларусь...