Обвыклись. Живем в бараках.
Мы сошлись с одним беженцем из Варшавы, евреем. Часами слушаю я его несвязный, ломано-русский язык. Хитрая бестия. С вкоренившимися мечтами попасть в Америку в объятия своего дяденьки-капиталиста. Интересно выводит он, прямо причмокивая, и воодушевляясь, о партиях Польши, ППС Бунде, ППС, Жаботинских, газетах, писателях, спорте. Ему довелось прожить два месяца в оккупированной немцами Варшаве, почитать нацистской литературы. И выйти со своими крепкими убеждениями.
Он идёт воевать за Россию, за Советский Союз. Но ему нравится Рузвельт и доллар. Там спокойно и хорошо. Для него интересно «послухатъ» шум Нью-Йорка.
Идет с нами студент четвертого курса университета. Маленький, в метр, беспомощный и близорукий. Он внушает жалость за физическую хилость, но его солидная ученость и толковые беседы дали мне понять, что не только в грубой силе ценность человека.
Я исхудал, постригся, повзрослел.
На теле – лохмотья. Не гляжу на девушек, забыл Г. В снах появляется она, по утрам все рассеивается, забывается.